За что мне такому хорошему такая хреновая жизнь? Креативный антивирус для мозга (11 стр.)
Как-то провели эксперимент на крысах. Их кормили консервантами, и они благополучно заболевали и дохли. Но одна парочка крыс жила себе припеваючи. Удивлялись, почему? Ведь кормили всех одинаково. Потом заметили, что у них день по-другому проходит. Оказывается, лаборантка, которая меняла корм, очень любила эту парочку. Каждый день она с ними сюсюкалась. И этого хватило, чтобы переболеть смертельно опасную еду и выжить.
А у нас катастрофический дефицит ласки и нежности. Мы все недотроганные. И сексом-то занимаемся, чтобы получить ласку и нежность.
Третье мужское табу – слабость. С ранних лет мальчикам внушают – плакать нельзя, плачут только девочки. Но агрессия всегда дифференцировалась, так как из мальчиков воспитывают воинов. Нужно быть сильным, терпеть сквозь слезы. Но в наше время еще и запретили агрессию. И мужчины попали в ножницы. Если мальчик дерется – он плохой, если не может дать сдачи и плачет – тоже плохой. А здесь еще девочки со своими табу появляются. Если мужчина не поверит женскому «нет» – он проявляет сексуальную агрессию, то есть он становится насильником или козлом, а если поверит – он тряпка или осел.
После того как женщины ворвались в мужской мир, к их табу прибавилось еще и это. Уже не прилично быть слабой: «Чего разревелась!» Быть агрессивной тоже не по-женски – «Ты же женщина».
Из этого вытекает глобальное табу на счастье. Что это такое? Мы испытываем счастье, когда срабатывает центр удовольствия и выделяется много гормонов радости. Много удовольствия возможно тогда, когда нет вины. А вины нет, когда нет преступления. Но покажите мне хотя бы одного человека, который не хотел бы нарушить табу. Тогда счастливым становится тот, кто совершает преступление, но при этом не испытывает чувства вины. И как он тогда называется? Правильно – бесстыжий, плохой. Поэтому так неприлично быть счастливым. Замечали наверняка, как бабушек, перемывающих всем косточки у подъезда, раздражают довольные молодые девушки: «Бесстыжие, ходют тут!» Только в других нас больше всего раздражает то, что нам не разрешает наша внутренняя мама. Как же не разозлиться на другого, если я пуп земли, и то себе такого не разрешаю.
Чем опасно табу?
Итак, это те грехи, которые нам привили, но с которыми я не согласен. Чем же грозит нарушение запретов?
Чем больше нельзя – тем больше хочется
Если нам говорят какой-то готовый запрет и не объясняют, почему нельзя, остается проверять только опытным путем. Именно этим опасен запрет.
Еще одна опасность табу – это бытовой травматизм. Это вам кажется, что вы нарушаете запреты и у вас давно нет чувства вины. Живете себе припеваючи. А никогда не замечали, как в угол стола врезаетесь, или пальцы на терке срезаете, или сковородку голой рукой хватаете? То-то и оно. Вина глубоко сидит, а внутренняя мама центр удовольствия обрубила. Каяться вроде бы и не за что, да и не пойдете вы уже к маме. И что остается? Конечно, себя наказать. Мы 25 раз видели косяк двери и нечаянно в него врезались? Это внутренний родитель стирает изображение косяка, а наш внутренний ребенок себя наказывает, чтобы не чувствовать вину.
Тогда возникает вопрос – что же, тогда все разрешать и никаких табу не ставить? И как жить? Стоит просто предупредить об опасности, а не запрещать, и интерес к преступлению пропадает.
Желательно соблюдать законы Вселенной, их желательно знать и не нарушать. Некоторые люди, которые вышли за законы морали (правила общежития «Я и другие»), описали их, придумав метафору, то есть религию. Религия помогает понять и принять законы Вселенной. Религии бывают разные.
Но все религии сходятся в том, что случайностей не бывает, а все ситуации управляются Богом или биологически организованной гармонией. По сути, Бог – это родитель. А может ли родитель послать своим детям вред? Нет! Опасность ситуаций минимизируется. Не случайно в религии говорится: «Все, что ни делается, к лучшему».
Тогда, если все управляется Богом, то что же такого грешного делает человек?
Ваша жизнь в вашем выборе
Если сказать человеку, что он сам выбрал ту жизнь, которая у него есть, он будет возмущаться. Разве он выбирал быть бедным или несчастным?
На самом деле все, что с нами происходит, мы выбираем сами.
Анекдот в тему
Графиня подходит к графу и говорит:
– Граф, наша служанка беременна.
– Ну и что? Это ее проблемы.
– Но она беременна от вас!
– Но это мои проблемы.
– Но я то – то ваша жена?
– А это ваши проблемы.
У нас у каждого свой выбор. У служанки был выбор – поднимать юбку или нет, у графа – пользоваться этим или нет, а у жены – жить с этим кобелем или нет.
У всего живого есть выбор – это отсутствие программы, как у компьютера, но присутствие направления. К примеру, ни у одного дерева нет программы, как прорастать через железную решетку.
Все наши беды оттого, что мы якобы знаем, как правильно и как должно быть. Хотя у нас всегда есть выбор, но это то, чего мы больше всего боимся. Чем безопаснее выбор, тем быстрее мы его делаем. Чем он страшнее, тем больше мы ищем советчиков, чтобы переложить на них ответственность. Потому что если мы делаем выбор, то мы становимся авторами. А если я автор, то я ответственный. А мы всегда стараемся свинтить с ответственности и пытаемся быть не авторами, а исполнителями чужой воли, то есть того, что должны. Но ответственность – это своя воля, а долг – чужая. А у нас ответственность и долг приравняли друг к другу. И получается, мы не можем разделить на части, что мое «хочу», а что «чужое». Мы готовы выполнять чужую волю, чтобы не спрашивать с себя.
Ответственность – это готовность принять и самому исправлять последствия своего выбора.
Так что же мы выбираем? Какой выбор самый опасный?
Для себя я решил, и это та самая точка опоры, которая позволила мне перевернуть свой мир. Выбор между любовью и ненавистью. Гнев – это главный критерий опасности выбора. Поэтому мы так часто говорим не «Я решил(а) разозлиться», а «Он меня довел».
Выбор у нас никто отнять не может. Нас можно связать, посадить в темницу, но мы сами делаем выбор – злиться или нет. На самом деле – это большая ответственность и ваш выбор, что можно, а что нельзя.
Насколько мы ядовиты, или Сколько у нас врагов?
Мы с вами подошли к очень важной части книги. Наконец-то я смогу ответить на вопрос, за что же нам, бедным, такая хреновая жизнь? Сейчас мы будем разбираться еще с одним внутренним конфликтом – злостью. Если вы скажете, что это не про вас, я просто не поверю. Злимся мы все. Я этой системой занимаюсь более 20 лет, и все равно меня что-то раздражает. Не видел я еще ни одного человека, которого бы все в этой жизни устраивало. Так вот, наш главный конфликт в том, что мы себе не разрешаем осознать, что мы злимся. Давайте разберемся, что же такое гнев, и начнем его замечать.
Что такое праведный гнев?
Чтобы понять, что такое гнев, давайте определим, что для нас самое полезное, а что – опасное.
Итак, самое опасное – это потеря, а самое полезное – запас. Мы все очень любим запасать, как только испытали потерю. Как в анекдоте: «Доктор, а у вас есть таблетки от жадности? Дайте мне побольше, побольше!»
А запасаем мы те или иные ценности, уровень которых нам понятен. Ценность определяется степенью полезности. Самые примитивные – материальные ценности первого уровня – еда, вода, кров, сон, безопасность, инструменты. Правда, они почти все имеют вес и объем. Мы не можем запасти столько, чтобы потом не бояться их потерять. Чем больше мы имеем вещей, тем больше они имеют нас. Например, у вас целый амбар зерна, и от страха его потерять вы боитесь отойти в сторону. Или молока не получится запасти на год, оно прокиснет.
Что такое табу и нужны ли они нам
Понятие табу уже утратило свое устрашающе-религиозное значение. Все же мы не верим, что небо разверзнется, и божество на огненной колеснице покарает нас за бутерброд во время поста. Но умудряемся ставить барьеры у себя в голове, даже забывая, откуда они взялись. Нужны нам ограничения или это пережиток прошлого общества? Почему бессмысленные запреты только усиливают желание их нарушить? Как избавиться от комплексов в сексуальной сфере? Глупо когда мы сами себе ставим преграды. Но именно этим и занимаются взрослые люди.
Что такое табу
Табу — это абсолютная невозможность совершения определенного действия. Это как проклятие навсегда. Оно непоколебимо и не допускает возможности преступить ту черту, которую запрещено преступать. Значение его несколько двойственное: с одной стороны – это нечто священное, недоступное для простого человека, с другой – жуткое, страшное и жестокое. Изначально понятие было сводом религиозных запретов, сегодня оно перенесено в плоскость внутренних моральных ограничений. Другое, обыденное значение этого понятия – священный.
Само слово «табу» имеет полинезийское происхождение, где оно означает запрет сакрального значения. Жесткие ограничения, которые транслируют служители культа, зачастую не обоснованы, но являются чем-то естественным для всех, кто находится в их власти.
Собственно, религия – это и есть кодекс запретов для всех людей вне зависимости от происхождения, социального статуса материального положения. Но за нарушение одних можно было получить словесное нравоучение, а за попирание других моментально следовало жестокое наказание высших сил. Почему такая разница? Потому что табу и моральные нравоучения – разные вещи. Моральные нравоучения можно обойти, схитрить, купить индульгенцию. Табу – нет.
Табу в религии
Табу вводились религиозными служителями по нескольким причинам. Первое – это проведение границы между людьми и сакральными предметами, которые способны отделить священное от обыденного и обыденное от священного. Второе – это возможность поддержать порядок в общине. Так, например, под строжайшим запретом были сексуальные связи между близкими родственниками. Без знания генетики объяснить воспрещение было сложно, поэтому табу описывалось кратко: «Нельзя. И точка. Иначе кара небесная». Причем служители культа часто выполняли наказание задолго до высших сил, чтобы другим было неповадно.
Сегодня религиозные запреты сохранились, прежде всего, в отношении пищи. Собственно, Библейское повествование начинается именно с запрета съесть плод с дерева добра и зла. С его нарушения и случилось грехопадение человечества, за которое мы расплачиваемся до сих пор. Пищевые религиозные ограничения – это строгие понятия поста в христианстве, кошерная пища в иудейской религии, халяльная в мусульманстве. Другие ограничения касаются поведения вообще или в определенные дни, одежды, изображения живых существ и другие.
Первые научные исследования
Первым исследователем, который классифицировал тему табуирования был шотландский этнограф, антрополог и религиовед Джеймс Джон Фрейзер (01.01.1854-07.05.1941). Он первым описал табу с точки зрения двух противоположных понятий – магических ритуалов и здравого смысла. В своей книге многочисленные запреты разных народов он разделил по сферам жизни:
Вывод из этого исследования был интересным: людям всегда нужен был образец, к которому они стремились. Люди видели безупречную модель жизни и мечтали жить так же. Но для того, чтобы достичь заоблачных высот им приходилось подчиняться тому самому идеалу.
Удивительно, но многие запреты, описанные в книге, мы помним и сегодня. Причем следуем им даже не задумываясь о происхождении. Так, например, многие не выбрасывают срезанные ногти и волосы, не дарят острые предметы, не завязывают узлы.
Фрейд, табу и амбивалентность
Зигмунд Фрейд (06.05.1856-23.09.1939) в своей книге «Тотем и табу» рассматривает табу порождение амбивалентности. Амбивалентность – это двойственность чувств по отношению к чему либо. Получив жесткий запрет, человек с одной стороны испытывает священный трепет, с другой – неудержимое желание его нарушить.
Фрейд привязывает понятие табу к теме психоанализа, исследования бессознательной части душевной жизни персональной и коллективной психики. В своих работах он описывает людей, что сами создали себе жесткие табу и следуют им не хуже полинезийских дикарей. Фрейд даже ввел понятие «болезнь табу» – ничем не обоснованную болезненную навязчивость, которая приводит к бесконечным спорам с самим собой, нервозности и навязчивым ритуалам.
Причем необоснованные запреты в определенной степени заразны, они могут передаваться от человека к человеку и захватывать большие группы людей. Самым частым проявлением этой болезни является табу на прикосновения, и как следствие – навязчивый ритуал бесконечных омовений.
В современном психоанализе понятие табу больше исследуется в сексуальной сфере. Но есть и другие проявления внутренних запретов. Например, многие из нас неосознанно запрещают себе те или иные действия, мысли, эмоции, поступки и даже не догадываются, что продиктованы они внутренними табу.
Табу в наше время
Современное общество не производит таких категорических табу. Ученые утверждают, что количество моральных запретов зависит от уровня развития цивилизации. Одно дело – невозможность взглянуть на верховного правителя, другое – табу на убийство. Хотя многое также зависит и от самого человека. Если для одного утверждение «Не укради» находит отклик в душе, то для другого это, скорее, вызов. Все же человеку свойственно делать то, что идет ему на пользу и вредит окружающим. И останавливает его от активных действий совсем не мораль, а боязнь общественного осуждения и уголовный кодекс.
Юридические ограничения прописывает государство, которое способно наказать не хуже верховного жреца. Раньше все табу были прописаны в религиозных книгах, но сегодня многие не следуют строгим религиозным нравоучениям. Внутренние запреты продиктованы этикой и родительским воспитанием, а внешние – юридическим законом. Когда человек неосознанно или намеренно нарушает порядок, причиняет вред окружению, окружение говорит «Нам это не нравится, это ущемляет наши интересы» и создает определенные законы.
Во многих странах существуют культурные или поведенческие запреты. За их нарушение никого не посадят в тюрьму, но для окружающих нарушитель становится изгоем. То есть сам попадает под влияние табу. Например, в Японии нельзя заходить в дом в уличной обуви, жалеть плачущего человека или обращаться к вышестоящему начальнику без его разрешения. В буддийских странах запрещено прикасаться к голове ребенка, а в Швеции нельзя дарить гвоздики, которые считаются траурными цветами. И это только некоторые из большого числа ограничений. Но чтобы избежать неприятных ситуаций, их стоит придерживаться.
Нужны ли нам табу
Нужны ли строгие запреты сегодня? Скорее, да. Конечно, старые моральные ограничения относились к обществу, которого сегодня уже не существует. Нужны другие. Те, что направленны на сохранение жизни, например. При воспитании маленького ребенка родители строго запрещают ему приближаться к розеткам или кипящим кастрюлям. Детям совсем не обязательно знать законы движения электронов, чтобы понять: пальцы в розетку совать нельзя. Для взрослых людей – это правила дорожного движения, кодекс законов.
Социологи утверждают: чем больше у человека внутренних культурных запретов, тем качественней он вписывается в общественную среду. Хотя иногда неразумные запреты провоцируют многочисленные нарушения (амбивалентность чувств). Так, во время сухого закона, количество пьющих людей резко увеличивается.
Сосуществовать было бы намного проще, если бы все придерживались внутренних ограничений. Практикующие психологи отмечают в своих работах, что взрослым людям стоит также поучиться уважать чужие внутренние запреты. А попросту – не лезть в чужую жизнь с добровольными советами или бестактными вопросами. Даже если вам кажется, что ограничения другого человека смешны и бессмысленны, не стоит учить их жизни, давая советы вроде:
А фазу «я на твоем месте…» вообще следовало предать анафеме, вычеркнуть из памяти человечества. Единственное, что можно сделать – поделиться собственным опытом. И то, в форме диалога.
Как распознать табу
Государство способно табуировать далеко не все процессы в нашей жизни. Но то, что не делается на уровне общества, добровольно осуществляется на уровне личности. Мы сами себе устанавливаем внутренние барьеры, способные сильно отяготить наше существование. Мы делаем это неосознанно, но своими «психологическими руками». При этом не осознаем, что именно они являются препятствием к достижению успеха. Мы запрещаем себе:
И это только начало. Чем больше внутренних ограничений, которые мы сами себе не в состоянии объяснить, тем меньше места остается для счастья. Запреты в одной сфере жизни отражаются на остальных, а желание их нарушить ведет к рассогласованности с самим собой. Яркий пример – наш лишний вес. Мы часто едим не потому, что любим это блюдо. Мы заедаем внутренние запреты на красоту, сексуальность, отношения, материальное благополучие. И чем больше мы себе запрещаем, тем больше хочется есть. А если в это время садимся на диету, и запрещаем себе еще и любимые продукты, пиши пропало. Набор десятка лишних килограммов обеспечен.
Наши внутренние ограничения могут причинять боль близким. Например, у некоторых есть табу на извинения. Человек просто не может выговорить простые слова, способные уменьшить боль другого. Есть и такие, что мы переносим на своих детей, мужа или жену, также усложняя им жизнь. Мало того, что мы сами страдали, пусть теперь и они страдают. А ведь ответа на вопрос «Почему?» у нас просто нет. В лучшем случае мы вспомним, что нам это кто-то сказал. Так что если табуировать что-то в личной жизни, так это невмешательство в пространство близких людей.
Наши бессознательные табу похожи, скорее, на микрочипы, вживленные в голову в детском или подростковом возрасте. Но люди чаще называют их тараканами. Справиться ментальными «тараканами» в голове помогают психотерапевты. Они раскручивают проблемы, как клубок ниток, докапываются до первопричины бессмысленного барьера. Психологи способны не только выслушать. Они снабжают клиентов инструментами, которые помогают им жить и справляться со своими запретами самостоятельно. Но и психотерапевты попадают под запрет. Ведь считается, что на сеансы психотерапии ходят психопаты, слабаки или полные неудачники. Так что перед тем, как отправиться на сеанс психотерапии, придется нарушить по крайней мере одно внутреннее табу, чтобы справиться с остальными.
Выводы:
Разрушительность запретов
Думать запретить нельзя.
М.А.Булгаков
Когда в Поднебесной много запретов, народ беднеет.
Лао-Цзы
Культура начинается с запретов. Юрий Лотман писал, что чем дальше, тем культура требует больших отказов, больших стеснений, и поэтому людям малокультурным или угнетенным своей серостью, социальной униженностью, очень хочется сбросить груз социальных табу: «Для людей с интеллигентной психологией регулирующим свойством является стыд, а для людей бесстыдных регулирующим свойством является страх: я не делаю, потому что боюсь». Я разделяю эту мысль автора «Бесед о русской культуре»: вседозволенность действительно поощряет человеческую разрушительность, особенно — массовую или анонимную. В «Луденских бесах» Олдос Хаксли вопрошал: «Собственно говоря, что такое цивилизация? Можно дать такое определение: это систематическое ущемление прав индивидуума на варварское поведение».
Впрочем, есть два обстоятельства, входящих в противоречие с жесткой необходимостью заветов или запретов. Во-первых, запретный плод сладок, для человека вполне естественно желание сделать то, что ему запретили, искушение тем сильнее, чем строже запрет, чем больше запрещают, тем больше хочется. Введение запретов стимулирует их нарушение. Вольнодумец, инакомыслящий инстинктивно пытается отказаться от того, что ему навязывают силой.
В книге «Литература и зло» Жорж Батай, много занимавшийся исследованием иррациональных сторон общественной жизни, писал: «Люди отличаются от животных тем, что соблюдают запреты, но запреты двусмысленны. Люди их соблюдают, но испытывают потребность их нарушить. Нарушение запретов не означает их незнание и требует мужества и решительности. Если у человека есть мужество, необходимое для нарушения границ, — можно считать, что он состоялся. В частности, через это и состоялась литература, отдавшая предпочтение вызову как порыву. Настоящая литература подобна Прометею. Настоящий писатель осмеливается сделать то, что противоречит основным законам общества».
Во-вторых, мы родились и значительную часть жизни прожили в инквизиторской стране, главными скрепами которой были запретительство и доносительство. Здесь все кроилось по принципам Великого Инквизитора Федора Михайловича Достоевского. Репрессивный режим лимитировал не только продукты и товары в магазинах, но саму человеческая мысль: книги запрещали и прятали в спецхраны, гениальная музыка Шостаковича оказывалась «сумбуром», а живопись давили бульдозерами «на открытом воздухе». Запрещали не только Джойса или Кафку, но «Лолиту» Набокова, «Чевенгур» Платонова и «Доктора Живаго» Пастернака, музыку Шнитке и Губайдулиной, авангардистские картины Меламида, Рабина и Глезера, скульптуры Эрнста Неизвестного…. Оскар Рабин имел все основания сравнивать бульдозеры на Беляевском пустыре с танками в Праге, как символом репрессий режима, пугавшего его. Да что там книги или картины — лимитировали длину женских юбок и ширину мужского клеша, длину волос и цвета губной помады… Хорошо помню, как мильтон у входа в горисполком кричал женщине: «В штанях не пущу!», а ректор моего университета лично «не пущал» в здание юных студенток в юбчонках выше колен. Больше всего бесила мелочность совковых запретов: килограмм или пачка в руки, 6 соток, 7 квадратных метров, один этаж… Я так долго жил в стране запретов, что лозунг бунтующих студентов Сорбонны «Запрещено запрещать!» казался мне глотком свежего воздуха, а не выражением вольнодумства.
Я не случайно вспомнил об инквизиции, дремучих средневековых запретах и охоте на ведьм. Все тоталитарные режимы основаны на принципе «держать и не пущать!», формирующем рабский менталитет и животный страх пред наказанием. Фашисты, нацисты, большевики, хотя и были невежественны, действовали по принципу Мелиота, короля Перадора: «Мы находим, что эта песня слабо сочетается с королевской властью. Мы запрещаем ее на веки веков», переделав его на свой лад: «Всё запретить, со всех спросить и трупы закопать».
Если инквизиторы запрещали познание, то при Гитлере или Сталине существовал такой список «неззя», что каждый человек чувствовал себя участником садомазо, связанным по рукам и ногам. В «Дневнике Анны Франк» читаем: «Вся жизнь проходит в страхе, боюсь за что-нибудь браться — а вдруг это запрещено?». Всю жизнь подневольные люди натыкались на таблички: «Вход воспрещен», «Вход строго воспрещен!», «Вход категорически воспрещен. », и это естественным образом привело к новой, гласящей: «Выхода нет». Потому что возврат к средневековью не может не кончится коллапсом. Кстати, это поняли не вчера и не сегодня — лучшие люди издавна вопили об этом, когда мракобесы затыкали рты Копернику и Галилею или вводили запреты на использование микроскопа и телескопа, потому что они расширяли сознание людей. Астольф де Кюстин в исторической книге «Россия в 1839 году» писал: «Где недостает законной свободы, там изобилует свобода беззаконная; где на употребление наложен запрет, там господствуют злоупотребления; отрицая право, вы покровительствуете обману, отринув правосудие, облегчаете жизнь пороку»
Правящие идиоты по сей день не понимают, что ввести цензуру — значит оскорбить народ недоверием, изъять определенные книги — значит провозгласить сограждан дураками или рабами. Что опасно только запрещенное слово. Что дурные запреты снимают ответственность. Что запрещать свободомыслие — демонстрировать свою импотенцию. Что, как провидчески писал еще Пьер Абеляр, можно никогда не делать ничего запрещенного и быть при этом большим негодяем или подлецом (ибо именно нет запрета на подлость).
То, что сжимают, — расширяется.
То, что ослабляют, — укрепляется.
То, что уничтожают, — расцветает.
Кто хочет отнять что-нибудь у другого,
непременно потеряет свое.
В наши дни запретительство, как это происходило в «темные века», становится чуть ли не главным государственным трендом. По словам политолога Георгия Бовта, нынешний общенациональный отъезд крыши в сторону реставрации самого дремучего совка — на сей раз с православно-клерикальным оттенком — происходит на поезде, не имеющем ни тормозов, ни вменяемых вагоновожатых. Запреты трансформируются в беснования: буйство законодательной дури в исполнении воинствующих невежд, принятие потока законов по ограничению, недопущению, запрещению и пр., поток конспирологических перехлестов, вездесущие заговоры и «иностранные агенты», «несанкционированные контакты с иностранцами», людоедский запрет на усыновление сирот иностранцами, закрытие доступа не то что к ролику – к платформам YouTube, «ВКонтакте» и др., запреты картин, спектаклей, выставок, массовое снятие произведений с официальных выставок, настоящий разгул псевдопатриотического неофитства, желание переиродить старых-страшных государственников — всё это в эпоху глобализации, все шире открывающегося мира, безвиза, массового доступа к информации…
«Запретительство не только не зазорно, никто не одергивает вошедших в раж, — оно всячески поощряется, оттого чуть ли не каждый день рождаются новые инициативы, что бы еще запретить или ограничить. Запретительство стало идеологией, а охранительство и реставрация — чуть ли не основным содержанием ее законодательной деятельности в восприятии большой части общества». И вот уже общественные группы и публичные фигуры выказывают свою преданность власти исключительно путем запретительных и карательных мер.
Вместо давно завоеванных цивилизованным миром ценностей свободы и достоинства человека, его неотъемлемых прав — фонтанирование все новых и новых, все более реакционных запретов или ограничений. Запретительство как идеология, а охранительство и реставрация как основное содержание законодательной деятельности…
Зачем церкви были необходимы «Индексы запрещенных книг» и поток запретительства-охранительства как такового? Дремучие попы понимали главное — что любое усиление интеллектуальной активности смертельно опасно для клерикального института, что при умном населении дремучесть функционировать не сможет. Впрочем, как и нынешним, им не хватило ума понять, что запрещать инакомыслие и изводить еретиков — задача элементарная, но ее «окончательным решением» явится исчезновение самих запретителей, происходящее всегда одинаково и как бы само собой…